Наталья Ивановна Яковкина (1923–2019), кандидат исторических наук, доцент, Почетный работник высшего профессионального образования РФ. В 1946 г. окончила исторический факультет ЛГУ. В 1951 г. защитила кандидатскую диссертацию (научный руководитель — профессор С. Б. Окунь). Более 60 лет работала в ЛГУ — СПбГУ, в 1950–2010 гг. трудилась на кафедре истории СССР, русской истории, истории России с древнейших времен до начала ХХ века. Научные интересы связаны с историей русско-болгарских и русско-сербских отношений, внешней торговли России в XIX в., русской культуры и общества XIX в.
…Я собиралась поступать на математический факультет… Да, у меня была такая проблема — куда: или на математический, или я еще в Академию художеств хотела. В 17 лет все это кажется просто — и туда, и туда. Но началась война, и, конечно, мысли об образовании отошли на второй план. Потом, уже в конце 1942 года — саму зиму я пережила тут и работала в Радиокомитете. И в конце 1942-го мне маму пришлось вывозить — мама была в очень плохом состоянии, мы эвакуировались на Каму, в город Елабугу, который маленький такой провинциальный городишко был, купеческий. И туда же был эвакуирован Воронежский университет, причем два факультета — медицинский и исторический. Ну, на медицинский мне как-то не показалось возможным, и я пошла на исторический. Но на историческом преподавали уже наши эвакуированные профессора. В частности, историю первобытного общества читал археолог В. И. Равдоникас. Прекрасно читал, изумительно. Уже потом я редко слышала таких преподавателей. Ну, и я поступила на исторический факультет. Потом меня вызвали в Москву родственники, и я II курс кончала в Московском университете. Потом, уже в 1944 году, мы вернулись в Ленинград, и далее все пошло…
Я расскажу то, что мало кто помнит уже. Как начинался послевоенный период на нашем факультете. Что было, какие преподаватели были, как студенты жили-были…
Порог исторического факультета я перешагнула в первый раз 1 сентября 1944 года. Если у вас с арифметикой все в порядке, то вы можете вычислить, сколько мне лет.
1944 год… Шла война. Ленинград уже был освобожден, но веяние военного времени ощущалось во всем: в быту, в учебе, в поведении людей. Уже не бомбили, уже не обстреливали, но это было в самом близком прошлом. Еще зияли провалы на обстрелянных домах… Территория нашего факультета в период блокады была занята госпиталем. Госпиталь уехал, все почистили, стали аудитории, но…
И 1 сентября поток студентов с радостью, с приятным ожиданием перешагнул порог нашего факультета. Когда я говорю о студентах, правильнее сказать — студентки. Представителей мужского пола у нас было очень мало. Это или демобилизованные по ранению из армии, или уже «хроники», которых в армию в войну не брали. На весь курс если человек семь было — то хорошо. Помню, в нашей группе был такой Сережа Вирезов, тихий, вежливый юноша со страшной контузией, очень благорасположенный к людям и, между прочим, не в обиду ему будет сказано, прекрасный шпаргалочник. Он так классически пользовался шпаргалками, что, конечно, никогда его не замечали. Был еще такой Сеня Митценгенглер, лихой артиллеристский разведчик без одной руки. Ну, естественно, демобилизованный. Ершистый такой, задиристый, небольшого роста, но говорят, что в случае необходимости он и одной рукой умел хорошо дать сдачи. Был еще староста нашего курса Йоша Лифшиц, туберкулезник, и Слава Поморин — вот, можно сказать, весь мужской персонал. Остальные — девочки. Девочки, частично пришедшие из армии, такие как Лера Кузнецова, Надя Кононова, которые донашивали гимнастерки и военные шинели — надеть-то было нечего. Ну и штатские девочки, которые донашивали свои довоенные одежки.
Конечно, быт был суровый и трудный, и поэтому студентов часто употребляли на разные работы — по очистке зданий, положим. Уже в течение учебы нас направляли на различные дежурства. Помню, что мы дежурили в студенческой столовой. Я лично терпеть не могла этого дежурства, потому что еда по карточкам выдавалась. Если вы видели карточку, то это такой листочек разграфленный, и на каждой маленькой частице написано: 10 г, 20 г — в зависимости от того, крупа это или мясо, и т. д. И вот в столовой нужно было отрывать на суп «10 г крупы», «5 г мяса» и т. д. (точно уже не помню). Эти маленькие талончики я всегда боялась потерять, потому что возмещать надо было потом за свой счет.
Кроме дежурства в столовой нас употребляли дежурить по охране различных объектов. Помню, что один раз, поздней осенью, я и моя сокурсница дежурили ночь по охране дровяного склада на набережной Макарова. Как вы понимаете, парового отопления тогда не было, и здания отапливались печным образом. Нам дали тулуп, причем такой тяжелый, что мы не только одеть, а даже поднять его не могли, и какое-то орудие, типа мушкетона петровского времени, но, к счастью, мы его не думали употреблять — не дали нам, соответственно, пороху и пуль. Мы забились в дежурку и, честно говоря, всю ночь просидели в некотором опасении, но никто, видимо, не посягал на эти дрова, а если и посягали — Бог с ними. А другой раз мы дежурили на филфаке, причем сначала так приятно расположились в кабинете замдекана. И вдруг в 12 часов стали стучать в дверь, страшно стучать. Мы, конечно, перепугались, побежали наверх. Ну если вы знаете здание филфака — то это для того, чтобы спрятаться самое прекрасное здание. Мы убежали на 3-й этаж, спрятались там. Кто это был? Во всяком случае, если какой-то загулявший филолог, то он уже не попал.
Таким образом, трудности бытовые были, но как-то они не действовали на настроение. И общий подъем, такая радость свободы, уже отсутствие блокады, возможности свободного передвижения. Трамваев, конечно, еще мало было, маршруты только некоторые были введены, но, тем не менее… Ходили пешком, через Неву постоянно зимой. Зимы суровые были, в помещении во всем сидели теплом, что только было, потому что хоть и печное отопление, но было очень холодно. Но лекции читались, и студенты ходили исправно, потому что это было то, к чему люди стремились четыре года, и наконец это свершилось.
В отношении учебы надо сказать, что учили нас превосходно. Были великолепные преподавательские кадры. Говоря о преподавателях, тоже надо вспомнить, что война наложила свой отпечаток. Некоторые преподаватели еще ходили в военной форме. Профессор С. Б. Окунь, очень популярный тогда профессор, доцент Леонид Сергеевич Пештич — в морской форме ходили. Преподаватель кафедры Новой истории Станислав Михайлович Стецкевич — в форме Войска Польского. И преподаватели были по существу разные и по возрасту, и по своему положению прихода на факультет. Дело в том, что сохранились еще, остались, вернее, профессора Петербургского университета. Эти старые профессора, они еще были живы. И, конечно, тут в первую очередь нужно упомянуть профессора Сигизмунда Натановича Валка. Более молодые коллеги говорили о нем, что это живая энциклопедия. И когда возникали какие-то затруднения, спорные вопросы, Сигизмунд Натанович говорил: «Да, конечно, эта статья или эта работа была опубликована в 1883 году, в таком-то журнале, номером 12». Удивительно. Огромные знания, прекрасная память, хотя он уже был в таком возрасте, весьма. Причем самый облик его — маленького роста, быстр в движениях и речи, быстро говорил. Насколько помню, и зимой, и весной ходил просто в таком драповом пальто и кепочке. Был по-старомодному вежлив, и со студентками даже I курса он общался, спрашивая их имя и отчество, чем приводил в смущение девиц. И самое ужасное — то, что, видя на улице, и меня в том числе, еще студенткой, он вдруг, зимой, в холодное такое ноябрьское или январское утро, срывал свою кепочку с головы, и шагов за пятнадцать до объекта приветствия кланялся. Человек он был удивительный не только знаниями, но и разносторонними интересами: постоянный посетитель Филармонии, обладатель очень интересной коллекции картин, главным образом — живописи начала XX века. Я ему, правда, не сдавала экзаменов, но говорят, что он достаточно требовательный был педагог.
Другим профессором Петербургского университета был Анатолий Васильевич Предтеченский. Правда, он был профессором филологического факультета, но читал у нас спецкурс.
А из профессоров более молодого поколения, прошедших уже школу и начавших научную жизнь уже в XX веке, были такие профессора, как основатель нашей кафедры Владимир Васильевич Мавродин. Я не слушала лекции Владимира Васильевича, конечно, очень интересные, глубокие по содержанию, но просто знала его как человека, поскольку я потом еще и работала на кафедре. Это был человек исключительной доброжелательности, спокойный, очень внимательный, и действительно мудрый человек. Владимир Васильевич читал курс истории России или, как тогда называлось, истории СССР, начиная с начала образования нашего государства и кончая XVIII веком. Особое его внимание привлекала деятельность Петра. И монография его посвящена Петербургу в период становления нашей столицы, деятельности Петра Алексеевича. Затем его интересы были перенесены уже на вторую половину XVIII века, и он занимался историей Пугачевского восстания.
Другим таким же профессором, кстати, и другом его большим, был Семен Бенцианович Окунь, специалист по истории XIX века, вернее даже, первой половины XIX века. Так случилось, что я также не слышала его лекции, но, говорят, очень интересные были, и на некоторые даже приходили студенты с других факультетов. Одной из таких лекций была лекция, посвященная личности Павла и его трагической кончине. И когда студенты встречались, они спрашивали:
— Ну что, Окунь убил Павла?
— Нет, еще не убил.
— Ну, подождем.
Он был человеком очень эмоциональным, обладал хорошими музыкальными способностями. Очень любил театр, был заядлым театралом. И, видимо, такая эмоциональная натура сказывалась в изложении материала. Поэтому лекции его были живыми, интересными по подбору фактов и привлекали очень внимание студентов. Конечно, он был большим специалистом по политической истории первой половины XIX века, и, кстати, курс его потом был опубликован.
И третья была категория преподавателей — это так называемые «красные профессора». Это люди, которые пришли в науку из революционной и политической деятельности. Таким был профессор Николай Арсеньевич Корнатовский, который читал у нас уже более современный курс истории СССР, начиная с 1917 года и заканчивая концом 1930-х годов. Он был участником Гражданской войны, на войне потерял ногу, естественно, с протезом ходил, с палочкой, был суровый, требовательный. Лекции его, которые я уже слушала, отличались необычайной четкостью построения. Сначала причины какого-то явления, затем характер его развития и последствия. Также он требовал и написания конспектов по экзамену, где «один» римская обозначала название вопроса, потом шло арабское «1», потом «а», «б» и так далее. Мой конспект он одобрил, что такой четкий. Я помню на одном экзамене — и тогда студенты были студентами, естественно… И во время экзамена возникала необходимость что-то уточнить… Все начали изучение курса с дополнительными различными средствами, и Корнатовский смотрел-смотрел на нас, а потом как стукнет: «Встать!» Мы вскочили, и все посыпалось: у кого (ну это уже грубая работа) учебники, у кого шпаргалки… Должна сказать, что шпаргалки (не было тогда технических средств) делали узкие, длинные бумажные полосочки и потом складывали их «гармошкой». Удобно, в общем, было пользоваться ими. Вот эти «гармошечки» все раскрылись, повисли, и Корнатовский всем поставил «двойки». Причем пострадали невинные, те, кто не пользовался. Я, например, не пользовалась, не потому, что считала себя выше этого. Отнюдь нет. Но потому, что пока я писала шпаргалку, уже выучивала, и не было необходимости. Но моими шпаргалками пользовались.
Кроме постоянных лекторов у нас читали различные курсы привлеченные ученые другого характера. Например, историю древнерусской литературы у нас читал Дмитрий Сергеевич Лихачев, а историю литературы XIX века — молодой профессор филологического факультета Георгий Пантелеймонович Макогоненко. Не думаю, что вы его монографии читали — он был специалистом в русской литературе конца XVIII – начала XIX века, редактировал «Историю русской литературы». Может быть, вам это имя в связи с О. Ф. Берггольц когда-нибудь мелькнет. Он тоже в период блокады работал в Радиокомитете, был мужем О. Ф. Берггольц. Читал нам лекции и, можно сказать, европейски известный ученый, историк, Евгений Викторович Тарле. Это представитель старой профессуры. Он был еще приват-доцентом Петербургского университета. Долгое время он работал во Франции, прекрасно знал французские архивы. Будучи специалистом по концу XVIII – началу XIX века, использовал обширнейшие материалы и наших архивов, и архивов Парижа. Это давало ему возможность осветить и исторические события, и исторические личности как бы изнутри. Создавалось такое впечатление, что он был современником Екатерины II или Наполеона. Его первые работы относились к деятелям Великой Французской революции, по Наполеону есть монография. А потом он довольно много работал по истории Крымской войны. Его лекции были очень интересные. Он читал, правда, не на историческом факультете, а на филфаке. Большая аудитория филфака всегда была полна.
Интересной была жизнь научная, учебная. Самым знаменательным событием, поворотным, и учебной, и бытовой жизни, и человеческой жизни того времени было 9 мая 1945 года. Мы ждали окончания войны, бои уже шли в Берлине, чувствовалось, что военные действия приходят к концу. Мы пришли на занятия 9 мая, но с первого часа нас сняли, и все мы пошли на Менделеевскую. И там с балкончика выступал перед нами ректор Алексей Александрович Вознесенский. Огромная масса студентов тихо-тихо стояла, у многих слезы текли. Это были слезы и по близкой утрате, и слезы надежды на будущее…
Полный текст статьи: Наталья Ивановна Яковкина. Моя кафедра: 1940–1950-е годы // Наш дом на Менделеевской, 5: Воспоминания универсантов-историков. Санкт-Петербург: «Скифия-принт», 2015. С. 74–80.
см.также: